Архип толстый. Друзья сказали бы “жирный, как боров”, но друзей у Архипа нет. Есть пара нытиков-собутыльников. Они собираются по средам, пьют и ругают всех и вся.
Они не бухают, не квасят, они бессмысленно пьют. Похмелье есть и тяжелое. Веселья нет, как и куража. Деньги на ветер. В унитаз, вернее. Деньги в унитаз.
Архип жрет как не в себя: жареная курица, шоколадные торты, плов, шашлык, борщ и лосось.
В зеркало на себя смотреть тошно. Спать тяжело: страшно, что инсульт грянет или инфаркт, засыпать тревожно, просыпаться приходится от своего же храпа и сухого кашля.
Архип живет один. Три года живой бабы в его койке не было. На сердце тоскливо и глухо и того дольше, уже лет двадцать почти.
Живой души у Архипа лет двадцать не было.
Архип старый. Ему почти сорок шесть. Он думает, что ему девяносто. Он болеет. Ему плохо. Уныние его верный спутник, отчаяние и тревога чередуются, меняются местами. Посменные палачи.
Когда-то Архип был городской колдун. Ну как колдун, работал он большим начальником, свой бизнес у Архипа был. Жена. Дети.
Мраморный дог и декоративные кролики в аквариуме.
Теперь у Архип нет большой квартиры в центре, нет жены, ушла, кинула его когда он заболел по серьезному. Живет теперь она гражданским браком с каким-то хмырем, ездят они на подаренной Архипом машине. Архипу жалко и бывшую жену, и машину, и лучших лет жизни и обидно. Мог бы гулять, но держался, а теперь вот. Все в шоколаде, дочери в загранке в хорошем замуже, один от тут, на съемной хате боится сдохнуть, боится боли, устал и замаялся от одиночества, да и нытики-собутыльники достали.
Магия ушла так давно, что он почти и забыл, как это: когда мечтаешь, а реальность словно летит тебе навстречу, реализует задуманное ярче и слаще чем мечталось.
– Я трус, – думает Архип, глядя на небритую харю в зеркале. Обрюзг. Отек. – Я слабак и трус. Предатель себя.
Ему до одури, до спазма челюстей хочется жить и жить хорошо.
Хорошо – это когда без боли, без страха, без тревоги и без
безнадежной бессмысленной тоски. И чтобы комфортно. И своей дом. И чтобы любовь. С нормальным сексом, само собой.
Он не может вспомнить, как это и когда это было, чтобы душа пела. Когда педаль в пол, когда море по колено и летишь впереди жизни навстречу богу.
А Он тебе улыбается.
Теперь ему уже даже Новый год не Новый год. Ни в чем нет смысла. Волшебство ушло из мира. Надежда покинула реальность.
– Ох, милый, за что ты так себя? – внезапно слышит Архип и вздрагивает.
Он вышел за сигаретами, не курил двадцать лет, а недавно снова начал. Рядом с Красное и белое стоял овощной ларек. Дорогой.
Фрукты словно улыбались и были вкусными. Архип брал пару раз на подарки детям приятелей. Сам не заходил, другая реальность.
Были бы с химией и гнилые -фиговые, тогда бы брал себе. Надкусывал, плевал бы и выкидывал. А так… нет.
Рядом с ларьком стояла ладная бабулечка. Скандинавские палки воткнула в сугроб. Рядом притулила сумку с еловыми ветками и неуклюже пыталась достать щенка из шлейки.
Как можно было запутаться в восемь раз в одном поводке?
Маленький спаниэлька смог. Смотрел умилительно-жалобно, поскуливал, пританцевывал, махал всем собой и что-то такое делал с миром, что Архип засмеялся… хрипанул, а не засмеялся, горло разучилось. Хриплы спазм сорвался всхлипом, глаза заслезились, “аллергия на холод” – швыркнул носом и полез в сугроб, помогать.
Ангел!
…
Вот никак не меньше! Недоросля-спаниельку звали Ангелом. Оранжево-каштановая шерстка, в душу без мыла и масла заскальзывал только так.
Разговорились, конечно. Соседка, бабулечка, в третьем подъезде живет, очень переживала, что она “на разговор к боженьке” отбудет раньше, чем ее Ангел до старости доживет. И вот как он тут, без нее?
– А зачем заводили? – чуть не брякнул Архип, вовремя сдержался.
Слово за слово, донес бабульки сумки, посмотрел, хотел закурить, да выкинул всю пачку. Насовсем.
Что-то ему внутри говорило, тихо-тихо, что бабулечка с ее радостным шебутным псом еще долго-долго проживут.
И он сам так и не понял, что начало меняться. Внезапно включили снег. Хлопья снега сантиметра по три падали, кружили. Небо стало фиолетов-темно-серое, волшебное. Елки зажглись. Детвора каталась на коньках, молодая пара целовалась, у девушки был белый пуховик и ярко алая помада, парень ее укрывал от ветра и снега, они смеялись и целовались, и Архип поймал себя, что впервые за несколько лет он не завидует им люто, а радуется.
Аж офигел сам от себя, так удивился!
***
Мужики не плачут. Им можно только три скупых слезы за всю жизнь и только на похоронах лучшего друга.
А Архип ревел. Благо, когда живешь один, это никто не видит. Он перерыл рюкзак, искал что-то из прошлого. И старого — волшебного. Когда магия была с ним.
Нашел.
И кисти нашел, и краски.
Рыдал.
Так и не понял, что это было, когда и как все растерял. Где ошибся. Где себя жестоко наказал.
Все скопом прощал и отпускал себе. Молился. По-детски “Боженька, прости. Прости дурака, а? Давай помиримся…”
И снова начал рисовать.
Картины у Архипа были роскошные. Глубокие. Со смыслом. Залипательные. Он их редко продавал. Когда очень просили только.
Легко дарил.
Для него рисовать было его магией. Он рисовал яблоки, а колдовал себе встречу с любимой.
Создавал море, и небо, и облака, а в реальности прорастал его дом.
Выписывал листья смородины, а в голове крутились мысли про новый бизнес.
Дальше были цели, планы, и много-много пахоты. В спортзале. С учителем китайского. Медицину он взял за жабры и отжал для своего тела все. Служители Асклепия не подвели, и Архип уже через год был в своей лучшей за всю жизнь форме.
Больше всего сил ушло на работу-работу-работу.
Через пару лет денег снова стало дохрена. Появились друзья. С любовью пришлось как следует поволшебить. Он даже курс по портретной графике прошел, освежить в памяти.
И оно случилось. Состоялось.
То самое, которое “любовь стоит того, чтобы ждать”.
Он не стал заводить спаниеля себе, не настолько был сентиментальным. А вот Ангелу и его хозяйке, бабульке, до самой их смерти, подарки, корм, витаминки, фрукты и вкусняшки слал.
И обязательно — что-то волшебное, подарок на Новый Год.
